Я пытаюсь улыбнуться.

– Отлично.

– Ее зовут Нора Маккинни. Она недавно приехала в Сихэвэн, живет на той улице, которая у городского парка.

Я киваю. Она имеет в виду улицу Джулии Гиллард, просто не хочет мучиться с ее названием. Названия на языке жестов нужно показывать по буквам, это утомительно.

– Она с января будет руководить бюро начальника порта. И представь себе – она играет в го!

Теперь я понимаю причину воодушевления тети. Китайская настольная игра го – это настоящая страсть тети Милдред.

– Ты ей сказала, что тоже играешь в го?

– Ну конечно! Мы договорились сыграть партию. В субботу.

– Отлично.

Я радуюсь за свою тетю. Может, так у нее появится кто-то вроде подруги. И тут я снова вспоминаю о Карилье. Как удар под дых. Что мне делать? Если бы нам пришлось уехать из Сихэвэна, это разбило бы тете Милдред сердце, понятное дело. С другой стороны, она бы в жизни не отпустила меня одну в другой город. То есть я должна остаться. Вот только я не понимаю, как продержаться эти два года, которые мне еще остались до окончания школы.

Мытье посуды после еды, как всегда, на мне. Конечно, тетя Милдред и это делала бы сама, если бы я ей позволила. Но она и так достаточно всего моет, я не смогла бы на это спокойно смотреть. Поэтому делаю вид, что просто обожаю мыть посуду. И вот что интересно: с тех пор как начала притворяться, я и правда стала иногда получать удовольствие.

Сегодня я прямо по-честному наслаждаюсь. Есть что-то успокаивающее в том, чтобы окунать тарелки, вилки и сковородки в горячую воду и тереть, пока они не станут чистыми. При этом можно спокойно предаваться размышлениям. А мне сегодня много о чем нужно подумать. В первую очередь о том, как рассказать тете Милдред историю с бассейном так, чтобы она не сошла с ума от ужаса. Я как раз добралась до глубокой сковороды и отдираю пригоревшие остатки еды, когда она входит в кухню и объявляет:

– Я сегодня пойду раньше. Альваресов после обеда не будет. Они вернутся только завтра утром. На мне сегодня коридоры и классы.

Я стряхиваю с рук мыльную пену и спрашиваю:

– Уехали? Куда это?

– В гости к его матери, в Куктаун вроде бы. А на неделе они могут уезжать только по четвергам.

Всё так. В другие дни после уроков всегда еще что-то есть, чаще всего кружки. Но вечером в четверг школа закрыта. Традиция, корни которой покрыты мраком, но ее всё равно все тщательно соблюдают. На радость школьникам.

– Ага, понятно, – сигнализирую я. В моей голове проносятся две мысли. Во-первых, то, что тетя Милдред не получит ни цента за дополнительную работу. Все знают, что ее можно использовать, и используют. Во-вторых, я чувствую облегчение: значит, сегодня мне ничего не нужно ей рассказывать. Я убеждаю себя, что это удачное стечение обстоятельств, чтобы не портить ей радость от годовщины нашего приезда в город. Но в глубине души знаю, что просто струсила.

После этого тетя Милдред усаживается на крошечной терраске перед входной дверью в разваливающийся шезлонг, который я год назад спасла с городской свалки. Он занимает почти всё свободное место.

Я иду к себе в комнату делать уроки. Включаю планшет и скачиваю задания. По математике ничего не задано, но мистер Блэк оставил мне сообщение о том, какие главы мне нужно прочесть, чтобы наверстать пропущенный сегодня материал. Речь идет по-прежнему о логарифмах, с которыми я уже давно разобралась. Через десять минут всё сделано. Зато по китайскому меня ждет целая гора заданий. Я вздыхаю. Китайский – важный язык, необходимый для торговли, политики и прочего, понятно. Но почему китайцам обязательно нужно всё усложнять? Ведь это мог бы быть самый простой язык на земле – язык, который обходится практически без грамматики, – если бы не две вещи: странные ударения, которые мы никак не осилим даже после пяти лет обучения, чем регулярно доводим до ручки миссис Ченг, – ну и, конечно же, эти жуткие иероглифы. А ведь те, которые учим мы, – уже реформированные! Страшно даже представить, как трудно всё это было лет сто назад.

По другим предметам я стараюсь не получать слишком хороших отметок за контрольные, чтобы не прослыть ботаничкой. Но по китайскому приходится стараться. Плохие отметки могли бы стать поводом выгнать меня из школы. А так огорчить тетю Милдред я не могу. Но есть у всего этого один плюс: домашние задания требуют от меня столько сил, что я забываю обо всём на свете, даже о том, что произошло сегодня утром. Я поднимаю голову от учебника, только когда тетя Милдред сначала стучит в дверь, а потом заглядывает в комнату. Она поднимает правую руку и показывает, что ей пора.

– Ага, давай, – отзываюсь я.

Она улыбается, по всей видимости, всё еще радуясь тому, что уже шесть лет живет в Сихэвэне, городе красивых и богатых. Городе, который, по мнению Карильи, принадлежит ей одной.

– Как насчет партии в го сегодня вечером? – спрашивает тетя Милдред. – Мне нужно потренироваться к субботе!

– Конечно, – отвечаю я, хотя мы обе прекрасно знаем, что я ей не соперница. Если бы она действительно хотела потренироваться, она бы посоревновалась с компьютером в специальной программе у себя на планшете.

После того как за ней захлопывается дверь, я обращаю внимание на покалывание в правом боку. Задираю рубашку, чтобы посмотреть, что там, и без всякого удивления обнаруживаю: отклеился еще один пластырь. Наверно, они теперь все отклеятся. Тут можно только принять душ и, вытершись, всё переклеить. Я иду в ванную, которая у нас размером с платяной шкаф, раздеваюсь и отрываю пластыри. Сегодня их отрывать совсем не больно, наоборот, розовые клейкие полоски практически отваливаются сами. Я смотрю на себя в зеркало и дотрагиваюсь до разрезов. На ощупь они совершенно не похожи на раны. Они не болят, и я не могу припомнить, чтобы они болели вообще когда-нибудь, за исключением той попытки их зашить. Вот тогда действительно было больно, и потом тоже, когда снова разрезали швы и промывали от гноя – или что там было. Но это было давно. Тогда мама еще была жива.

Я рассматриваю себя в зеркале и пытаюсь сравнить то, что я вижу, с моими воспоминаниями о маме. Кажется, у меня ее волосы. Они каштановые и свободно падают на плечи, совсем как у нее. А еще я думаю, что унаследовала ее глаза. Я помню этот странный темно-серый цвет, у меня такие же. На фотографиях это трудно рассмотреть, но я помню. Ну а остальное? Этот приплюснутый нос? Это крепко сбитое, мускулистое тело? Хотелось бы, конечно, узнать, кого моя мама себе тогда нашла… Тетя Милдред, ее старшая сестра, только растерянно пожимает плечами, когда я спрашиваю о моем отце.

Я встаю под душ, промываю прорези, а потом уже мою всё остальное. Вода, текущая по моему лицу, вызывает во мне воспоминания о сегодняшнем утре. И снова появляется это мощное ощущение, будто бы я могу дышать водой. Я выключаю воду, мокрая вылезаю из душа и набираю раковину до самых краев. В зеркале еще раз заглядываю себе в глаза, пытаясь понять, заметно ли внешне, что у меня потихоньку едет крыша. Но я выгляжу как обычно. Тогда окунаю голову в раковину как можно глубже. Вода переливается через край, плещет мне на ноги, но меня это не волнует. Я пытаюсь дышать под водой. Конечно же, ничего не выходит. Вода ударяет в нос, почти душит меня, я резко вытаскиваю голову, кашляя и отплевываясь. Тяжело дыша, опираясь на борта раковины руками, я остаюсь стоять, пока не проходит головокружение. Зачем я это делаю? Да что со мной такое? Я вытираюсь и вытираю пол. Потом достаю из выдвижного ящика пластырь и заклеиваю порезы особенно тщательно.